Вячеслав Раков, историк, культуролог, поэт о «живых» и «мёртвых», об одиночной камере под названием «Я», в которую угодило большинство из нас.
— Современное время характеризует переизбыток информации. Такое ощущение, что у молодого поколения «жёсткий диск» переполнен и есть только оперативная, краткосрочная память, которая не позволяет выстраивать причинно-следственные связи, анализировать события и явления. Наблюдаете ли вы это у своих студентов?
— Да, разумеется. Студенты, как это ни печально, мельчают год от года. Точнее, студенческая масса становится всё более неоднородной. Она всё явственнее делится на «живых» и «мёртвых». И здесь пессимизм перемежается оптимизмом.
— В чём разница между «живыми» и «мёртвыми»?
— Может быть, я беру слишком круто, но «мёртвых» всегда больше. «Живые» — это те, кто способен меняться. Человек, который повторяет себя прошлогоднего издания, впустую прожил этот год. Человек призван перерастать себя. «Живой» постоянно это делает. В нём идёт непрерывная внутренняя работа. Он способен открываться и жить в развернувшемся горизонте бытия. В этом горизонте он и меняется. «Мёртвые» же, как правило, даже не догадываются о такой возможности. Они уже спят вечным сном. При этом кто-то из них может делать карьеру и даже быть вполне успешным человеком. Но делает он это в уже проложенном общем русле, так сказать, на автомате, без внутренних трансформаций. Может быть, я беру слишком круто, но «мёртвых», по моим наблюдениям, всегда больше.
— Какие глобальные изменения произошли с начала нынешнего века и в прошлом году?
— В первом десятилетии XXI века мир, на мой взгляд, в целом сдвинулся в сторону нестабильности. На фоне «глобально благополучных» 90-х начало нового тысячелетия выглядит не слишком обещающе. Вспомним 11 сентября 2001 года, когда стало очевидно, что часть исламского мира избирает собственный вариант движения в будущее, воспринимая Запад как врага. Вторым «звонком» стала начавшаяся в прошлом году очередная холодная война между Западом и Россией. Человечество, таким образом, имеет уже два цивилизационных разлома. Помимо глобальных политических проблем, в «нулевые» (с 2008 года) возникают проблемы в мировой экономике. Уже вполне можно говорить как о сложившемся явлении о глобальной культуре. В ней решительно возобладала «попса», то есть индустрия развлечений, массовая продукция. В то же время у творческого меньшинства возникает понятная реакция на омассовление сознания и культуры. Это ведёт к поляризации человечества, к его усиливающемуся делению на меньшинство и большинство.
Несмотря на завершающуюся «революцию масс», творческая, меньшая часть человечества сознательно или бессознательно готовится к новой антропологической эпохе, к пришествию «нового человека», каким бы он ни представлялся нашему воображению. С другой стороны, человечество никогда не жило лучше: уровень мирового благосостояния растёт.
Всё это складывается в противоречивый, сложный образ нынешнего глобального мира. Он стоит перед будущим, как васнецовский «Витязь на распутье». Впрочем, чаще всего мы выбираем то, что прежде уже выбрало нас. Но что выбрало нас? Об этом можно лишь гадать.
— Что из этих изменений будет иметь историческую перспективу на последующие 100 лет?
— У всего названного имеется историческая перспектива, в том числе у того, что называют неоархаикой, то есть глобальной варваризацией.
— Что нового сегодня утверждается институционально?
— В частности, новая образовательная парадигма, которая устанавливается преимущественно на Западе. К ней я отношу, прежде всего, новые формы работы с сознанием, его постоянную «настройку» и «перенастройку». Подобному уже начинают учить. Точнее, к этому начинают подбираться. У нас же тон задаёт ЕГЭ-система, зашлаковывающая творческие сосуды человека, обрекающая его на движение в никуда в русле постоянной имитации интеллектуальной деятельности. Печально, что мы остановились на том, от чего на Западе уже отходят. Мы держимся за чужое, изжившее себя наследие.
— В Чечне и Ингушетии прошли митинги против карикатур на пророка Мухаммеда, опубликованных во французском издании Charlie Hebdo. Тогда как весь западный мир, напротив, выступает в поддержку карикатуристов, свободы слова. Как вы считаете, нарастает ли в нашем обществе конфронтация на религиозной почве?
— Не думаю. При всех наших проблемах мы пока достаточно терпимы. Такова одна из наших цивилизационных особенностей. Хотя в экстремальных случаях всё может измениться. Мы, как ни странно, держимся середины (я сужу по имеющимся откликам на события в редакции Charlie Hebdo): не стоит оскорблять ничьи религиозные чувства провокативным образом. Вместе с тем в чужом монастыре не живут по своему уставу: следует уважать традиции той страны, где ты живёшь.
— Нуждается ли православие в своего рода реформации? Не смущает ли вас сближение церкви и государства в России? Что произойдёт в ближайшем будущем с церковью и религиозным мировосприятием?
— Начну с последнего: социальная роль церкви будет расти. Это уже очевидно. Хотелось бы только, чтобы рост её влияния шёл не столько «сверху», формальным образом, сколько «снизу» — от простых людей, от «церковного народа». Что до религиозности в целом, то я хотел бы надеяться, что она будет качественно меняться, идти вглубь — от привычки к серьёзной работе с собственным сознанием. Что касается «сближения церкви и государства», то, право же, у нас есть более важные проблемы, например, жесточайший моральный кризис, который мы все переживаем. Пусть церковь остаётся церковью, а государство — нормальным государством, минимально коррумпированным и, по возможности, представляющим интересы всего общества, а не замкнутой правящей касты.
— Как происходит переход от современности к постсовременности?
— Он происходит сложно, как я уже отметил. Постсовременность может быть всего лишь руинами современности. Или — качественно новой эпохой, которая собирается вокруг нового человека. Главное в любой эпохе — это человек. История, на мой взгляд, — не что иное как переход от одного культурно-антропологического типа к другому. Человек — это «софт», всё остальное — это «железо». Будет новый человек — будет новая эпоха.
— Не пошло ли человечество по интровертному пути развития? Не уходит ли оно в вирутальность?
— Интроверт — это человек, которому не скучно с собой, который время от времени нуждается в нормальном уединении. В нём присутствует некое творческое молчание (впрочем, потенциально оно присутствует во всех, но не все это чувствуют). Это очень важная способность: оставаться наедине с собой и «слушать» собственное молчание, выходя из обессиливающего, истощающего нас хронического внутреннего шума. В большинстве из нас всё время идёт внутренний диалог, и мы никогда не молчим, даже когда одни. Год от года этот внутренний шум в нас нарастает. Отсюда, в частности, лавинообразный рост психических заболеваний в последнее время. С человеком, который никогда не выходил на берег собственного молчания, по большому счёту, не о чём говорить.
Виртуальная же реальность плохо коррелирует с той культурной интроверсией, которую я сейчас описал. Виртуальная реальность — это всего лишь срез этого мира, не более чем заменитель телевизора. Она не меняет человека, это очередной способ «уколоться и забыться». Это ещё один вариант массовой культуры, хотя виртуальная реальность создаёт предпосылки для внутреннего развития. В ней содержится повод для внутренних перемен, но воспользоваться этим поводом могут только «живые».
— Вы упомянули о пришествии нового человека, чем так плох нынешний?
— Сначала отмечу, что такого человека, безусловно, готовит и среда. Я исхожу из того, что 500-летний цикл Современности, начавшийся с эпохи Возрождения и Реформации, заканчивается, и мы в преддверии новой эпохи. Именно пятьсот лет назад начал формироваться современный человек — человек суверенный, самодостаточный, рациональный и критичный. В рефлексивном плане он намного превосходит индивида предшествующей, традиционной эпохи. Традиционный индивид вынесен, обращен вовне, он коллективистичен и авторитарен.
Современный человек — это, безусловно, шаг вперёд. Но, мне кажется, что к рубежу XX–XXI веков он себя исчерпал. В творческом смысле он «выговорился», и его определяющей характеристикой сегодня становится имитационность (это можно отнести к постсовременности в целом). Постсовременный человек не столько создаёт новое, сколько повторяет уже имеющееся. Большая часть современных интеллектуалов — это эрудиты с головами, набитыми конкретными сведениями. Они более или менее свободно оперируют ими, но в этом нет непредсказуемости, неожиданности, свежести, нет интуиции, а следовательно, нет творчества. Похоже, что современное человечество сказало всё, что оно могло сказать.
— Что-то подобное уже было в истории?
— Один из аналогов этого эпохального перехода — поздняя схоластика XIV–XV веков, когда университеты превращались в большие зубрильни. На большее мы сегодня, как правило, не претендуем — мы просто воспроизводим. Нынешние университеты, как и университеты позднего средневековья, подвергаются опасности стать оплотами схоластического, неподвижного знания. Это меня тревожит.
— Получается довольно безнадёжная картина?
— У меня нет чувства безнадёжности. Более того, мне представляется, что всё происходит естественным образом: отживает старое, и следовательно, напрашивается новое. Без предшествующего кризиса новое обычно не возникает. Сейчас мы являемся свидетелями кризиса не только экономического, политического, но и кризиса антропологического. Тот тип современного человека, который складывался, безусловно, дал очень многое истории. Но он, как я уже сказал, «выработан», и это чувствуется всё острее. Дальше ситуация будет лишь усугубляться. Я надеюсь, что будет расти число людей, которых тошнит от вторичности происходящего и от непрерывной теле-шоу-жвачки. Людей, которым захочется подлинности. Я не исключаю, что вырастут новые мальчики и девочки, которые будут прорываться через барьеры вторичности в будущее.
— Какие характеристики нового человека вы видите или хотели бы видеть?
— Я представляю себе нового человека как существо, которое способно к саморазмыканию. Позднесовременный человек, в сущности, закрыт. Он был более открыт в эпоху высокой современности, скажем, в середине XIX века. Сегодня он всё больше сжимается, втягивается в себя, в свое «эго». В метафизическом смысле это глубоко одинокое существо. Мы живём в холодном мире, где люди перестали чувствовать друг друга, где никто никого не слышит и не хочет слышать. Новая антропологическая, человеческая генерация будет вырываться из одиночной камеры, которая называется «Я» — гордое, самоутверждающееся, выпендривающееся и одинокое «Я».
Сама жизнь ведёт нас к саморазмыканию, потому что жизнь в одиночку (и в «одиночке») всё менее выносима. Пока нельзя предсказать, как это будет происходить. Могу лишь скромно предположить, что постепенно возникнет новая мотивация, ведущая к снятию жёсткой рациональной блокады, в условиях которой мы, нынешние, существуем, и к выходу на некий внутренний простор, на понимание того, что ты и Мир, ты и Другой — одно целое.
Если мы вернёмся в большой мир, тогда будут проще решаться наши психические проблемы. Новый человек — это человек, который ежедневно работает с собственным сознанием. Это будет его генеральная, доминантная установка. Он не захочет просто плыть по течению, когда каждый день похож на другой. Время драгоценно, и каждый день — это маленькая жизнь. Такого рода мотивация будет появляться еще и потому, что чем хуже — тем лучше. И когда станет совсем плохо, часть из нас вынуждена будет меняться. «Когда страдание достаточно сильно, дело идёт на лад» (Герман Гессе). И тогда любая деталь может стать поводом для саморазмыкания, важно лишь суметь увидеть эту деталь.
Беседовал Максим Черепанов
