Религиовед Светлана Рязанова рассказала «Пермской трибуне» о современных веяниях в области сакрального, в котором есть неверующие православные, занимающиеся йогой. Возможной исповеди по Skype и низкой конкуренции атеизма.
— Светлана Владимировна, как сегодня, в условиях постсовременности, постиндустриального общества и других «пост», чувствует себя религиозный человек?
— Начнём с того, что я не считаю, что мы полностью живём в постиндустриальном обществе. Во всяком случае, религиозные люди в нём точно не находятся. Они как раз пребывают в пространстве традиционных ценностей и восприятия мира. Но от других сфер жизни они, разумеется, никуда не могут деться. И если смотреть конъюнктуру, то религиозные люди сейчас чувствуют себя комфортно. Религия сегодня полностью легитимирована в общественном сознании, и сейчас практически нет таких обществ, где за религиозные взгляды могут наказывать. Другое дело, что, будучи приверженцем религии меньшинства в условиях доминирования другой религии, человек может чувствовать себя некомфортно. Но здесь следует понимать — проблема не в том, что есть ислам или христианство, а в том, что большинство конфликтов на религиозной почве имеют политическую составляющую, когда решение таких вопросов приобретает так называемый религиозный антураж. Сами по себе мусульмане и христиане довольно комфортно сосуществуют, это показывает и пример Урала.
— Мы сейчас переживаем период сакрализации или десакрализации в культуре?
— Я считаю, что в истории не было периода упадка религий. В своё время была очень популярна концепция Питера Бергера о секулярном обществе. Но теперь от подобных взглядов стали отказываться, ведь анализ архивных документов показывает, что религия никогда не исчезала. Она приобретает какие-то новые формы, может отделяться от государства, уходить в подполье. Даже период советской власти нельзя считать упадком религии, тогда же появилось такое понятие, как «катакомбное православие». Изучив различные материалы, для себя я сделала вывод: доля верующих в обществе, характерная для советского времени, не изменилась. Когда мы говорим о религии, то чаще всего имеем в виду некую идеальную модель, в которой все люди придерживаются догматов, исполняют ритуалы, ведут определённый образ жизни. Но реально такая модель мало где реализуется. Хотя институциональная религиозность действительно падает и число тех, кто регулярно посещает храмы, присутствует на службах, соблюдают пост и т. д., составляет в христианстве порядка 4–5% (в исламе, говорят, примерно о 8% от числа считающих себя мусульманами). За примером далеко ходить не нужно: в храм на Архиерейском подворье (Феодосьевская церковь), на Троицу пришли порядка 500 человек, а в один из февральских понедельников на утренней службе было только 12 человек. Я прекрасно понимаю, дело не в том, что люди такие ленивые. Ведь служба начинается в 9 утра, многим в это время нужно быть на работе. Вечерняя служба начинается в 17 часов, и снова большое число людей физически не попадают в храм к этому времени. Но те, кто ходит в храмы только по праздникам, тоже считают себя православными, и это уже стало частью массовой культуры. На мой взгляд, люди, которые пытаются соблюдать все правила и каноны, одновременно прилагая усилия по духовному совершенствованию, и являются религиозной элитой, и это не обязательно священники. По моему наблюдению, сегмент истинно религиозных людей в социуме крайне мал. Большинство людей имеет либо синкретический тип мировоззрения, либо с ярко выраженным доминированием мифологического компонента.
— Сегодня всё чаще можно услышать о появлении новых религий, с чем это связано?
— Теперь отсутствуют прямые запреты на создание религиозных групп и объединений. Если вы захотите стать «пастафарианцем» и ходить с дуршлагом на голове, то единственная сложность, с которой вы можете столкнуться, — это дресс-код на работе. Почему, например, «копимизм» возник именно в Швеции? Потому что создание религиозной организации позволяло обойти закон о пиратстве и незаконном копировании информации. Один из наших сектоведов любит приводить в пример США, где, по его мнению, можно открыть «Церковь домашних тапочек». Но и у нас этому никто не сможет воспрепятствовать. С подобными «новыми религиями» ничего не получается делать. Это порождение современной культуры, в рамках которой человек свободен сам определять способ мировосприятия.
— Но ведь в подобном можно встретить неприкрытый сарказм над религиозностью?
— Сарказм есть в «пастафарианстве» и «копимизме». В религиях нью-эйдж или в неохристианстве его нет. И современная культура подставляет здесь некую светскую подножку религиозности. Как только в демократических государствах была заявлена свобода совести, то нужно было понимать, что за этим последует огромное количество производных этой свободы. Мне лично не мешают пастафарианцы. Они не бьют стёкла, не приходят ко мне на лекции с дуршлагом на голове, так же, как и представители «джедаизма», «толкинисты» и другие. Хотя есть и примеры трансформации взглядов на мир. Я знаю много примеров, когда люди начинали с натуральных продуктов и одежды, а приходили к тому, что называется «неоязычество».
— Информационные технологии и религия — это вещи совместимые? Например, виртуальный храм?
— Это можно считать новыми формами репрезентации религии. И когда у религии появляется возможность расширить свое присутствие в обществе, то эти новые возможности используются. При этом суть её не меняется, и информационные технологии могут только укрепить различные формы религиозности. Например, я являюсь полярником, и мне хочется исповедаться. Но у меня нет священника в шаговой доступности, и я могу попытаться это сделать по Skype.
— Есть ли конфликты между местной православной церковью и верованиями, например, коми-пермяков?
— Таких конфликтов нет. Коми-пермяки не дают каких-то ярких форм неоязычества. Больше распространяется славянское неоязычество, радноверы и иже с ними. Но так называемые неоязычники не выходят на улицы с лозунгами, а образуют так называемые родовые поместья. Насколько я знаю, есть они и в Пермском крае. Вообще на данный момент болевых точек и потенциальных конфликтов на религиозной почве в Пермском крае нет.
— Какие тенденции в развитии религиозного сознания можно наметить в будущем?
— Думаю, религиозное многообразие вырастет, а институциональная религиозность будет держаться на низком уровне, если не случится социальных катаклизмов. Останутся группы, устойчивые к новым религиям. Фундаментализм всех религиозных течений продолжит развиваться.
Большинство людей сегодня формируют религиозное самосознание самостоятельно. Кто-то может считать себя православным, но при этом заниматься йогой. Более того, всё чаще сегодня можно услышать формулировку «я православный, но не верующий». То есть для человека принадлежность к православию равна принадлежности к русской культуре и для него подразумевается, что не обязательно при этом верить в Бога.
— Если у нас большинство православных, означает ли это, что православие лучше всего ложится на русскую почву?
— Нет, это результат, прежде всего, историко-политической обусловленности и централизованного распространения религии в рамках древнерусского государства. По моим данным, православными себя считают порядка 60% населения. А реально воцерковленных — 4–6%.
Беседовал Максим Черепанов
