Профессор физики Луисвильского университета и ПГНИУ Виктор Хеннер изнутри знаком с основными моделями высшего образования и науки в мире. О том, по какому пути сегодня идёт российская высшая школа и как побороть неумолимое падение уровня образования выпускников, он рассказал «Пермской трибуне».
Виктор Карлович, на ваш взгляд, модель высшего образования какой страны взята за основу при реформировании российской высшей школы?
— Очень приблизительно я бы обозначил две основные системы высшего образования как классическую европейскую и американскую. Первая модель — элитарная, вторая — демократическая. Американские университеты — это огромные бизнесы с доминантой на расширение. Любой выпускник школы со средними оценками и средними результатами нашего аналога ЕГЭ может найти какую-то университетскую нишу. Это в прямых интересах университетов, плата за обучение от примерно 15 тыс. долларов в год для жителя штата до 30–40 тыс. для жителей других штатов, в том числе иностранцев. Например, мой семестровый курс физики в США обходится студенту примерно в 2,5 тыс. долларов. В знаменитых университетах год обучения стоит тысяч 70–80.
В вузы (колледжи) в США идут примерно 50% выпускников школ. Университеты не отчисляют студентов за неуспеваемость, число лет обучения не фиксировано, но «двоечник» или тот, кто хочет повысить оценку, заново берёт курс, а значит, и снова платит за него. Курсов (первый и т.д.) нет, основные дисциплины читаются не один раз в год, как у нас, а три семестра (осень, весна, лето). К тому же взять тот или иной курс можно и в других взаимоаккредитованных университетах.
В странах классического образования, таких как Германия, напротив, очень сложная система отбора в вузы, в которые идут порядка 20% выпускников. Отсев продолжается и в ходе обучения, и в знаменитых университетах примерно половина поступивших получают дипломы. Но зато обучение практически бесплатное, за государственный счёт. Кстати, переход на двухуровневую систему бакалавриата и магистратуры в ведущих университетах Европы произошёл (или вообще блокируется) весьма номинально.
А что у нас?
— Выглядит так, что у нас номинально современная система, но с непонятными критериями и целями. Университеты заставили ввести двухступенчатую систему в виде бакалавриата и магистратуры, которую вузы и студенты до сих пор не переварили. Плюсов такой системы мы не почувствовали. И в нашем обществе, где критерии зыбки, многое делается «на глазок», значительная часть студентов делает минимум, понимая, что вузу отчислять их не с руки. Это снижает планку, и мы часто ставим «пятёрку» за те знания и умения, за которые ещё лет пять назад поставили бы только «четвёрку». Всё это приводит к понижению уровня высшего образования в нашей стране.
Как у нас прижилась болонская система?
— Мы заимствовали её в самом примитивном виде, который обессмысливает двухуровневый подход в высшем образовании. Вообще система бакалавриата и магистратуры хороша своей гибкостью. В США поступают не на конкретную специальность, а в колледж, например естественных наук. И задолго до начала первых занятий студент, зачастую вместе с родителями, приходит к специальному куратору от университета, который помогает ему разработать индивидуальный образовательный маршрут для получения желаемой специальности. Этому способствует разбивка 120 «кредитов», необходимых для получения диплома бакалавра, на три части: 40 — общее образование/general education requirements (эти курсы определяет колледж), 40 — «программные требования»/programmatic requirements (курсы определяет факультет) и 40 — по выбору/electives (это могут быть курсы с любого колледжа университета). Года за два студент определится с основным направлением, и за четыре года (некоторые быстрее, многие дольше) заработает диплом бакалавра по крайней мере по одной специальности. Так, треть выпускников бакалаврских программ по физике имеют двойной диплом — по физике и ещё по одной специальности, не платя дополнительных денег. В результате человек может спокойно перемещаться по университету, и тот же физик может изучать немецкий язык, но не как некое «дополнительное образование» с пониженными критериями, а вместе с филологами. Пластичности способствует и довольно условное разделение на факультеты. По сути, их заменяют так называемые колледжи. Например, в моём университете в США это колледж «наук и искусств». Кстати, на мой курс иногда приходят ребята из класса скрипки. Как правило, это студенты первых курсов, которые ещё не определились: станут ли они в итоге музыкантами или физиками. Отсутствие формальных делений по факультетам, единый деканат, помогает концентрировать ресурсы на важных направлениях, облегчает учёным из разных областей взаимодействие друг с другом.
У нас, поступая в бакалавриат, человек сразу становится заложником изначально выбранного направления. Ни о какой гибкости системы образования говорить здесь не приходится. Соответственно теряется смысл в наличии двухуровневой системы. Он обнаруживается только в том, что часть людей уйдёт из университета спустя четыре года, а не пять, как раньше. Государство сэкономит затраты на обучение, но разница в один год невелика. В Европе перейти со специальности на специальность тоже сложно, но плотность обучения в знаменитых университетах несравнимо выше, чем у нас — если ты физик, то все четыре года, кроме физики и математики, ты ничего не изучаешь.
Гибкость и мощь американской науки (большая её часть концентрируется в университетах) обеспечивается в большой мере тем, что на профессорские должности приходят не собственные выпускники, а окончившие аспирантуру в других университетах. Конечно, жалко отпускать человека, в которого ты, будучи профессором, много вложил. Но ты понимаешь, что ему на смену придёт другой хорошо обученный человек, который наверняка принесёт с собой что-то новое.
Кто учится и кто учит за рубежом в бакалавриате и магистратуре?
— На магистерские программы очень жёсткий отбор, на них поступает примерно ¼ часть бакалавров. Очень распространена практика, когда бакалавр, спустя несколько лет, поработав и накопив средства, идёт в магистратуру за свой счёт. Это позволяет получать более высокую зарплату и карьерное продвижение. Затем из этих магистрантов небольшая часть — те, кто нацелен на научную карьеру, поступает на программы PhD (соответствует нашей аспирантуре). Кстати, согласно исчерпывающей американской статистике, разница годовых доходов между дипломированными бакалаврами и магистрами составляет примерно 15–20 тыс. долларов. Обладатель диплома PhD зарабатывает примерно ещё на столько же больше.
Конкурсы на преподавательские позиции невероятно высокие, 50 человек на место — обычная конкуренция, на них реально претендовать могут только специалисты, прошедшие, кроме аспирантуры, которая длится в среднем лет пять, так называемые Post Doc программы для недавно получивших степень PhD учёных, — это работа в сильных научных группах в ведущих университетах. Учебная нагрузка невелика, так как практические занятия (семинары, лабораторные и т.д.), как правило, ведут лучшие студенты магистратуры, которым университет за это платит зарплату. Почти все студенты-магистранты получают зарплату, работая в лабораториях, либо ведя учебные занятия. Я не знаю никого из наших студентов-магистров, кому приходилось бы «шабашить» на стороне, у них всегда есть возможность подзаработать непосредственно в университете.
Как выделяются места в зарубежных вузах?
— В Америке, к счастью, нет никакого министерства образования, а значит, нет государственного администрирования, определяющего количество мест в университетах на тех или иных специальностях. Ключевую роль здесь играют сами университеты, и, по сути, никаких ограничений по местам нет, если это, скажем, не Гарвард, куда заявляется огромное количество желающих. В университете штата в Луисвилле, где я работаю, обучаются 23 тыс. студентов. Его годовой бюджет составляет 1,5 млрд долларов, думаю, у МГУ бюджет меньше. Треть бюджета складывается из платы студентов, ещё треть — собственные заработки, гранты и т.д., треть — финансирование штата.
Число магистров, которые самостоятельно оплачивают обучение, также не ограничено, но средний балл такого студента должен быть не ниже «четвёрки». На естественнонаучных специальностях есть места, которые оплачивает сам вуз. Например, в луисвильском университете для физиков выделяется десять таких мест ежегодно. На эти места большой конкурс, в этом году он составил 8,5 человека на место, что вполне оправданно, ведь вуз предоставляет этим людям зарплату, медицинскую страховку и берёт их на полное обеспечение. Всё это обходится университету примерно в 40 тыс. долларов в год за одного магистранта. Подавляющее их большинство — это выпускники-бакалавры из других университетов и даже из других стран.
Штат также может выделять средства на дополнительные места в магистратуре, например, девушкам они охотнее предоставляются в естественнонаучной области в связи с диспропорцией в сторону мужчин.
Огромное количество учебной нагрузки отводится сегодня в российских вузах на самостоятельное обучение. Не являются ли эти часы виртуальными? Как с этим обстоят дела в известных вам западных университетах?
— Безусловно, эти часы можно назвать виртуальными, студенты вряд ли занимаются самостоятельно. В библиотеках я их не вижу, да и у нас нет таких больших и приспособленных для самостоятельных и групповых занятий библиотек. В США же, помимо обширных и удобных библиотек, в университетах существует целый штат тьюторов (репетиторов), которые работают в специальных методкабинетах. Как правило, это наиболее успешные студенты старших курсов (их работа также оплачивается университетом), к которым можно прийти по предварительной записи, чтобы получить помощь и разъяснения в рамках выполнения различных заданий.
У нас же под маркой самостоятельной работы студентов сильно сократилась учебная нагрузка, что, безусловно, приводит к понижению уровня образования. Например, курс квантовой механики на нашем факультете в ПГНИУ ещё несколько лет назад длился два семестра, а сейчас только один. В Америке он составляет два семестра в магистратуре плюс минимум один семестр в бакалавриате.
Стоит ли российским вузам стремиться в мировые рейтинги?
— В принципе, это бессмысленно, но машина уже запущена, выделяются деньги, и у университетов есть возможность получить дополнительное финансирование на собственное развитие, такой возможностью надо воспользоваться. Но соревноваться с большими западными университетами — совершенное лукавство. Как мы можем конкурировать даже со средними университетами США, бюджет которых составляет порядка 1,5 млрд долларов в год по формальным критериям (число лабораторий, корпусов и т.д.)? Должны появиться другие параметры, которые станут наиболее важны именно для нас. Например, мобильность, то есть количество привлечённых преподавателей со стороны, и необязательно из зарубежных вузов, пусть это будут профессора и из российских крупных научных центров. Кроме того, очень важно сегодня увеличивать число публикаций российских учёных в зарубежных журналах.
Можно ли в Перми создать университет мирового уровня?
— Наши классический и политехнический университеты по уровню профессоров ничем не уступают добротным западным университетам, есть замечательные традиции в преподавании. Реальная проблема в том, что люди у нас десятилетиями работают в одной и той же среде, а уровень конкуренции при приёме на работу резко упал. Уже сегодня различия между нашим молодым учёным и американским довольно существенны. Наши аспиранты хуже обучены, они работали менее интенсивно, у них было меньше академических часов на подготовку. Надо пытаться приглашать специалистов из других вузов, создавать условия, чтобы они работали у нас несколько лет. Это сделает нас похожими на мощные исследовательские мировые университеты, открытые для учёных всего мира.
Но в советское время эта система преемственности кадров в рамках одного университета работала довольно успешно?
— Да, но тогда в университеты шли самые лучшие выпускники, кроме того, был социальный заказ на науку. Общество вкладывало в неё тогда очень много. При этом и в советское время наиболее яркие всплески в той же пермской науке были связаны именно с приездом сюда учёных со стороны (Сорокин, Остроумов, Шапошников в ПГУ, Поздеев, Азбелев в политех).
Возвращаясь к началу — гибридная, невнятная схема образования, навязанная на федеральном уровне несменяемыми людьми из Высшей школы экономики, бессмысленна. Университет должен быть либо условно элитарным, либо демократичным. Первая модель нам явно не подходит по социальным факторам, люди в нашей стране уже привыкли к доступному высшему образованию. Поэтому, пожалуй, остаётся только американская модель, которая, очевидно, и взята у нас за основу. Но тогда нужно перенять и все преимущества этой системы, а именно её гибкость и мобильность.
Беседовал Максим Черепанов
