Биография у подполковника Ивана Караваева такая удивительная, хоть книгу пиши.
«А она уже написана, — улыбается Иван Григорьевич. — Роман «Живые и мёртвые» Константина Симонова читали? Так вот, там судьба главного героя Ивана Синцова в точности, как у меня…»
… Матери Ивана Караваева дважды приходила весть о том, что её сын погиб. Первый раз — из-под Сталинграда. Туда его и других курсантов военного училища бросили как последний резерв, чтобы перекрыть путь прорвавшимся к Волге фашистам. О дне, который мог стать последним в его жизни, Иван Григорьевич вспоминает так:
«К вечеру 25 октября 1942 года у нас, кажется, было всё на исходе: и силы, и боеприпасы, а у меня не было воды для охлаждения ствола пулемёта. Ждали тринадцатую атаку фашистов. Начался страшный обстрел, рядом со мной раздался взрыв, и я потерял сознание…»
… Караваева ранило в голову и в ногу. Он выжил лишь потому, что из-под огня его вытащил земляк Владимир Лямин.
«Я был без чувств, весь в крови, — говорит Иван Григорьевич. — Санитары сказали Лямину, что я не жилец. Он в тот же день написал письмо моей матери на Урал, сообщил, что я сложил голову в Сталинграде. Но врачи выходили меня, организм крепким оказался. После госпиталя я вновь вернулся в свою часть. Мне рассказали, что это Лямин меня в Сталинграде из-под обстрела на себе выволок. Хотел я обнять своего спасителя, но с горечью узнал, что Владимир погиб. Своего первого сына я назвал в память о нём, даже усы я себе отпустил, как у Лямина. А лет через тридцать после войны — вот уж точно счастье! — мы с Володькой Ляминым случайно встретились в Перми. Оказалось, что и его покойником раньше времени медики посчитали…»
Штрафбат
Второй раз похоронку Анна Степановна Караваева получила в 1943 году. Ей написали, что её сын геройски погиб при освобождении города Севска.
«Тогда я был уже лейтенантом, мне офицерские погоны на фронте дали, — рассказывает фронтовик. — И в партию приняли в окопах, мне тогда девятнадцать лет от роду было. Партбилет хранил возле самого сердца, дорожил им, словно знаменем…»
28 августа при штурме Севска лейтенант Караваев командовал стрелковой ротой. Бойцы уже штурмовали третью линию обороны фашистов, когда вражеская пуля пробила ему грудь.
«Я успел тогда крикнуть своему помощнику Аркадию Недошковскому, чтобы он вёл роту вперёд,— вспоминает Иван Григорьевич. — А затем сознание померкло…»
Рота Караваева ушла вперёд, а он остался лежать в окопе. Кто-то из однополчан, наступавших следом, вытащил из кармана его документы. Наверное, рассудил, что если немцы отобьют свою линию обороны назад, то у лейтенанта будет шанс остаться в живых, коммунистов фашисты в плен тогда не брали.
Очнулся Иван Караваев ночью: он лежал в штабеле мертвецов. Увидел рядом вырытую братскую могилу и, собрав остатки сил, закричал:
— Я живой! Помогите!
— Надо же! Мертвец ожил! — перекрестил себе лоб пожилой солдат из похоронной команды. — Вроде совсем холодный был. Чудны твои дела, Господи!
Караваева дотащили до санбата и сдали медикам со словами:
— С того света, считай, парня притащили. Теперь он до ста лет жить должен!
После госпиталя началось для Караваева хождение по мукам. Кто-то из чересчур бдительных тыловых чекистов счёл его самозванцем.
— На наш запрос пришёл ответ, что лейтенант Караваев геройски погиб! — стучал кулаком по столу следователь. — У меня на фашистских шпионов нюх острый. Добровольно признаешься — не расстреляем…
— Я лейтенант, коммунист, — в сотый раз твердил Караваев. И уже в отчаянии, не веря в справедливость, добавил: — Фронтовик я, дважды раненный, а ты — вошь тыловая!
В шпионаже Караваев не признался, но трибунала всё равно не избежал. Осудили его за самозванство — ни следователь, ни судьи так и не поверили, что он был тем самым лейтенантом, которого считали погибшим. Вместо лагерей отправили в штрафбат рядовым. Там он был ранен вновь, и та пуля стала амнистией. Освобождали из штрафбата только тех, кто искупил вину кровью.
«Из госпиталя я уже сам написал в свою часть, — рассказывает мне Иван Григорьевич. — Сослуживцы подтвердили мою личность, отыскали мои изъятые документы, меня восстановили в партии. После ранения отправили меня дослуживать в учебную бригаду в Саратовскую область. И там я встретил своё счастье — Антонину Михайловну. Мы сыграли свадьбу как раз 9 мая 1945 года, в День Победы… »
Симонов
Про свои встречи с писателем Константином Симоновым Иван Григорьевич вспоминает с душевным теплом:
«Первый раз нас судьба свела на фронте, в феврале 1943-го в Ельце. Константин Симонов вместе с артистами был гостем нашего полка, стихи читал. А второй раз мы встретились уже после войны, как раз вышел роман «Живые и мёртвые». Главного героя этой книги Иван Синцов зовут — он, как и я, раненый, документов и партбилета лишился, но не сломался. Совсем как моя судьба! Узнал я телефон Симонова и позвонил ему: «Иван Синцов, то бишь Караваев Иван беспокоит. Мы на фронте с вами встречались…» Симонов позвал меня к себе домой. Расспросил, рассказал я ему, как меня хоронили заживо, про свои мытарства без документов. Он вздохнул: «Много судеб таких было на войне, а вышло, что словно с тебя книгу писал, Ваня».
Выпили мы, закусили пельменями. А Симонов мне книжку стихов со своим автографом подарил. Когда прощались, обнял и назвал меня не Караваевым, а Синцовым. Пошутил: «Так мне легче, я букву «р» от рождения не выговариваю…»»
Счастье
Антонина Михайловна и сейчас рядом с мужем.
«Мы вырастили четверых детей,— показывает она семейный альбом. — Дочка Татьяна — судья, сыновья Володя, Юра и Коля — военные. Есть пятеро внуков, тринадцать правнуков. После войны почти всю жизнь мы прожили в Пермском крае, Кунгур считаем своим родным городом. Там Иван Григорьевич секцию ветеранов войны возглавлял в совете ветеранов, а я на фабрике работала. Двадцать пять лет назад из-за болезней переехали жить поближе к дочке в город Валдай, но связей с Приуральем не прерываем».
«Я книжку своих воспоминаний написал, — добавляет Иван Григорьевич. — Послал её на память депутату Законодательного собрания от Кунгурского района Дмитрию Станиславовичу Скриванову. Так приятно, что он прочёл мою книжицу и ответил, поблагодарил за мой труд. Для меня патриотическая работа сейчас как воздух — этим и живу. А умирать мне ещё рано, внука Ивана и внучку Софью пока ещё не увидел. У нас ведь один сын на Украине сейчас живёт, полковник в отставке он. Каждый день созваниваемся, переживаем. Мир нужно беречь, про это я и пишу, это самое главное сейчас!»
