Вячеслав Раков, историк, культуролог, поэт рассказал о современной антропологической ситуации, в частности о метаниях современного человека между цинизмом и инфантилизмом, а также о творческом меньшинстве, пребывающем в «положении включенного радара».
Вячеслав Михайлович, верит ли современный человек во что-то, нужны ли ему ценности?
— На первый взгляд, современный человек уже мало во что верит. Для него, в частности, уже не актуальны так называемые большие нарративы (идеологии, большие проекты). С последней трети прошлого века, как принято считать, они уходят в историческую тень — вместе с этической серьёзностью и чувством социальной и культурной солидарности. Современный человек отдыхает от исторического напряжения, отличавшего первые столетия эпохи модерна, в особенности XIX и первую половину XX столетия. В указанное время потребность в идеологической мотивированности и социальной сплочённости была исключительно велика. Пролетарии, например, могли отстаивать свои интересы только совместно. Идеология оформляла и артикулировала чаяния масс и отдельных социальных групп. Сейчас на дворе иное время, которое Зигмунд Бауман (британский социолог) называет «текучей современностью» (в отличие от предшествовавшей ей «твёрдой»): всё «твёрдое», постоянное и определённое, разжижается, всё течёт, всё становится кратковременным, непостоянным и, следовательно, ненадёжным.
Современный человек больше не нуждается в мобилизационных практиках?
— Пока эта нужда незаметна. Последним всплеском социально-этического энтузиазма на Западе стало движение, связанное с молодёжной контркультурой 60-х годов. Это был последний морально заострённый протест против общества потребления и буржуазности как таковой. Взамен предлагалось нечто неопределённо-романтическое. В итоге «поколение 1968-го» было поглощено той самой стихией буржуазности, против которой оно выступало. Идеи личной свободы и социальной неангажированности вошли в обыденную практику, утратив при этом ценностное напряжение, глубину. Одна из иллюстраций этого — судьба рок-движения: на протяжении 70-х гг. оно уступает место поп-музыке, точнее, становится частью потока массовой, развлекательной культуры.
В 80-е западное общество становится «обществом спектакля», появление которого предвидел Ги Дебор. Место идеологий и контркультур отныне занимает шоу, становящееся «нашим всем». И оно, как известно, «должно продолжаться», как пел Фредди Меркури. Вслед за Ж.-Ф. Лиотаром 80-е хоронят «метанарративы», то есть те же «большие проекты». Наконец, в 80-е потребление обретает статус единственного ритуала современности, и мир превращается в универсальный магазин, где симулякры, то есть престижные значения вещей, более важны, чем реальные вещи (Ж. Бодрийяр).
Всё это изменило восприятие ценностей. Они сместились в плоскость настоящего. Сегодняшняя быстротекущая жизнь не нуждается уже ни в прошлом, ни в будущем: прошлое нам больше ничего не говорит, а в будущее мы не верим.
В то же время в метафизическом смысле человек остаётся ценностно ориентированным существом, нравится ему это или нет. Другое дело, что ценности претерпели «плоскостную операцию», лишившись глубины и высоты.
То есть человек сегодня несколько отдаляется от своей природы, но она рано или поздно даст о себе знать?
— Да, в конечном счёте человек не выносит экзистенциальной (метафизической) пустоты, он вынужден набрасывать на реальность паутинку смыслов, сетку координат, вязь интерпретаций. Тогда в сознании возникает образ мира и себя, образ, где есть верх и низ, правое и левое, чёрное и белое. Тогда (и только тогда) жизнь становится понятной и выносимой. Таким образом, человек обречён на то, чтобы во что-то верить: в Бога, в себя любимого, в судьбу, в деньги, в статус, в своё неверие, наконец. Позднесовременный (постсовременный) человек «сочиняет мир», пожалуй, ещё более рьяно, нежели его предки, потому что он предельно зациклен на своём эго. Я бы даже сказал, что он (слегка) помешан на себе. Его ценности, как я уже сказал, поверхностны, но от этого они не переживаются менее интенсивно, чем прежде. Скорее наоборот.
Культ себя?
— Да. Постсовременность предельно индивидуализирована. Былой сплочённости, групповой и классовой солидарности, органичного общественного притяжения больше нет. Мы, нынешние, живём в обществе слабых связей, где доминирует, если брать частности, не брак, а сожительство. Человек готов к неожиданным поворотам личной жизни, он живёт сегодняшним днём и ориентирован на себя, поэтому его не всегда устраивает брачный контракт. Но ценности всё равно существуют, потому что они структурируют мир, сообщают человеку цели, мотивируют его.
Фундаментально, таким образом, человек всё же не изменился. Тем не менее он продолжит меняться, так как меняются условия его жизни. Вокруг нас всё меньше природы и всё больше окружающей среды. Немецкий социолог Ульрих Бек писал о том, что сегодня природа представляет собой небольшие островки в море цивилизации. Более того, природа теперь ассимилирована и трансформирована человеческой, цивилизационной средой, она уже не «внешнее», а «внутреннее» в отношении общества. Ежегодно сокращается площадь лесов и плодородных почв. Всё меньше натуральных продуктов. Мы пьём и едим неизвестно что. Это не может не сказаться на человеке.
Наука подталкивает нас к экспериментам с собственной природой. Уже появляются бионические протезы, и не исключено, что человек будущего — это киборг, а не «натурал». Но тогда останется ли человек человеком? Сторонники трансгуманизма, например, считают, что научные успехи позволят создать сверхчеловека и это более чем нормально — антропологические перемены неизбежны, и их не следует опасаться.
Меняется не только природная среда — размывается прежний социальный ландшафт: класс и гендер уже не определяют социальный образ человека. Он уже не привязан пожизненно к предприятию или корпорации, как прежде, уже не всегда отождествляет себя с профессией — её можно сменить, как и пол. Кризис переживает такой институт, как семья.
Нельзя не упомянуть о появлении виртуальной реальности и связанной с ней «виртуализации» общества и человека. Как и всё остальное, этот сдвиг трудно оценивать однозначно. Здесь и надежды, и угрозы: например, угроза создания виртуальных империй, в рамках которых человек становится абсолютно управляемым существом.
Получается, если раньше человек был создан по образу и подобию Божьему, то сегодня мы сами формируем образ себя?
— Трудно сказать, чего в нынешних переменах больше — объективно действующих трендов или нашей собственной инициативы. Другой вопрос, является ли человек существом, способным создавать и пересоздавать себя по своим собственным лекалам? Или всё же он является частью некоего Целого, с правилами которого он не может не считаться? И ещё: насколько глубоки происходящие с человеком перемены, в том числе те, инициатором которых является сам человек? Меняется ли он фундаментально, вплоть до формирования нового образа — или в своей сущности человек останется тем же? Вопросов здесь больше, чем ответов, потому что мы ещё на развилке. Мы всё ещё человечество, а не постчеловечество.
Сегодня мы уже видим определённые ценностные трансформации: ничего святого, Бог умер, главное — выжить и получить удовольствие. В мире непостоянства осталась лишь одна относительно постоянная реальность: наше тело. Поэтому всё редуцируется к телесности. Это мысль Зигмунда Баумана.
Продолжение читайте на сайте газеты «Пермская трибуна».
