Основатель политологической школы в Прикамье, профессор Павел Юхимович Рахшмир — один из известных российских исследователей консерватизма и фашизма. 18 июля он отмечает юбилей — 80-летие. Но это тот случай, когда возраст не помеха на профессиональном пути. Рахшмир по-прежнему работает в университете и не потерял интереса к науке, а также физическим упражнениям, чем всегда славился. «Пермской трибуне» профессор признался, что не любит давать интервью, но не отказался рассказать немного о предмете своих научных исследований и о самом себе.
— Павел Юхимович, вы являетесь основателем пермской школы изучения консерватизма. В последнее время политологи всё больше говорят о том, что Россия переживает консервативный поворот. Вы с этим согласны?
— Я бы сказал, что России свойственен скорее традиционализм, а не консерватизм. Чтобы сложилась консервативная идеология, нужно время, а российская современная история ещё коротка. Если говорить о традициях, то тут у нас есть проблемы, поскольку традиции были до 1917 года и после 1917 года. Поэтому у нас кто-то больше заинтересован в религиозных ценностях, а кто-то хотел бы, чтобы снова появились портреты Сталина.
— То есть у нас неверно трактуют понятие консерватизма, путая его с традиционализмом? В чём отличие?
— Отец-основатель современного консерватизма — англичанин Эдмунд Берк считал, что традиция даже выше разума, потому что разум фиксирует что-то современное, а традиция — долговременное. Но дело в том, что консерватизму, особенно в наше время, приходится иметь дело с быстро текущей современностью. И поэтому, на мой взгляд, задача современного политика — суметь найти некий баланс между традицией и необходимым обновлением.
— Как вы считаете, у нас есть сейчас политики, которых можно назвать консервативными?
— Есть люди, называющие себя консервативными политиками. Провозгласить себя можно кем угодно, а что они подразумевают под консерватизмом — это дело другое. На мой взгляд, настоящих консервативных политиков у нас нет.
— А что вы тогда понимаете под консерватизмом?
— Консерватизм — это довольно сложное явление, единого определения нет. Я бы сказал, что консерватизм — это тип политики, который нацелен на сохранение существующего, но в то же время для того, чтобы сохранять, иногда приходится что-то менять. Берк нашёл очень хороший образ консерватизма. Он говорил, что политик, который мог бы послужить образцом с точки зрения консервативной идеологии, подобен садовнику. Он должен следить, чтобы крона дерева всегда была зелёной, но, когда появляются омертвевшие, засохшие побеги, он должен аккуратно их убирать. Важно также понимать, что консерватизм — это не катехизис, когда ты оцениваешь явление и смотришь, попадает оно под него или нет. Это дело живое, нужен постоянный анализ, соотнесение традиций и нового.
— Как соотносятся понятия патриотизма и консерватизма?
— Очень хорошо. Только патриот — это не тот, кто кричит, бьёт себя кулаками в грудь. Такие патриоты очень подозрительны. Вообще, когда кто-то кричит о любви к чему-то, это всегда вызывает подозрения.
— Вы также исследовали феномен европейского фашизма. Фиксируете ли вы риски усиления фашистских настроений в России?
— К сожалению, да. Сейчас в Москве, кстати, идёт процесс над организацией «Борн», члены которой приветствовали друг друга цифрой 88. Фашизм — это зараза, в основном дело всяких ублюдков. Фашизм возникает на почве национализма, переходящего в расизм. Но угроза фашистских настроений есть и в других странах. Причём Германия — это не самое опасное, всё-таки там была приличная чистка. Нацистские и праворадикальные организации есть во всех странах, их подпитывает радикальный ислам. Но говорить о том, что есть глобальная фашистская угроза, я бы не стал.
— Есть ли люди, которые повлияли на формирование ваших жизненных ценностей, научных интересов?
— Да. Мой Учитель с большой буквы — это Лев Ефимович Кертман. Он начал читать нам курс новой истории стран Америки и Европы, и буквально с первой лекции я ощутил подлинно университетский уровень. Под его руководством я писал кандидатскую диссертацию. Всю жизнь я проработал на созданной им кафедре и стал его преемником. Это как раз тот случай, когда учишься у человека в процессе общения с ним, не только как с преподавателем и наставником. Мы даже успели написать вместе книгу о США и Западной Европе накануне Первой мировой войны, которую хорошо приняли студенты. Вторым моим учителем стал московский историк Александр Абрамович Галкин, известный специалист по проблемам фашизма, современных международных отношений. Вместе с ним мы написали книгу «Консерватизм в прошлом и настоящем», это было ещё в конце 1980-х годов.
— Вы ведёте очень активную жизнь — до сих пор занимаетесь наукой, спортом. Что является источником вашей жизненной силы?
— Чем-то одним это не объяснишь. Я живу, как живу. Главное — надо быть верным самому себе.
— Вы столько лет преподаёте в одном университете. У вас не было мыслей сменить место или сферу работы?
— Порой мелькали мысли, не лучше ли пойти в академический институт. Но в принципе, можно сказать, что я нашёл себя. Наука — это моё, и я даже как-то в преподавание втянулся.
— Если бы другие преподаватели попросили вас поделиться опытом, что бы вы им посоветовали?
— Я не даю таких абстрактных советов. Я не хочу выступать в роли учителя учителей. Дело в том, что преподавание — это дело индивидуальное. Попытки загнать его в какие-то жёсткие рамки, унифицировать наносят страшный вред.
— Какое время, на ваш взгляд, было наиболее благоприятным для науки, для образования?
— Пожалуй, 1990-е годы. Тогда было не так много бюрократии, внешних вмешательств в учебный процесс было намного меньше. Сейчас стараются это дело унифицировать. А преподавание всё-таки дело живое, требующее творческого подхода. Гуманитарное образование предполагает общение преподавателя со студентами. Это взаимный творческий процесс.
— Вы преподавали у нескольких поколений студентов. Как они изменились?
— Да, через меня прошло не одно поколение. Я не хочу сказать, что кто-то был лучше, а кто-то хуже. Каждое поколение имело свое специфическое лицо. Сейчас, несмотря на все попытки унифицировать процесс, студенты разные. Пожалуй, их отличает лучшее знание иностранных языков. Я преподаю всеобщую историю и сталкиваюсь с ребятами, для которых язык не проблема.
— Есть ли что-то, что вы цените больше, чем науку?
— Да. Жизнь.
— А какое событие вы бы могли назвать одним из самых важных в вашей жизни?
— Событий было немало. Помню, какая была радость, когда я выиграл первые свои соревнования по фехтованию. Последний раз я тайком принимал участие в соревнованиях в 1965 году и выполнил норму кандидата в мастера.
— Какие книги вы любите читать? Есть ли такая, которая повлияла на вашу жизнь?
— Я люблю читать хорошие книги. Но книга на всю жизнь — это «Три мушкетера». Первый раз я прочитал её в школе. Читал так, что знал почти наизусть. Мне импонировали и герои, и исторический период, о котором в книге шла речь. Отсюда возник, кстати, мой интерес к фехтованию.
— Есть ли какие-то качества в людях, которые вас привлекают, которые вы цените?
— Чаще всего сближают общие интересы. Настоящую дружбу нельзя объяснить рационально.
— Есть ли у вас какие-то привычки, ежедневные ритуалы?
— Главная привычка — каждое утро делать зарядку. Если утром не сделаю зарядку на воздухе, весь день чувствую себя плохо.
— Готовитесь к своему юбилею? 80 лет — красивая цифра.
— Да, хорошо, что не 88.
Беседовала Юлия Усольцева,
Фото Алексей Суханов
